Чарушин никита и его друзья рассказы читать

Dating > Чарушин никита и его друзья рассказы читать

Download links: → Чарушин никита и его друзья рассказы читать → Чарушин никита и его друзья рассказы читать

Возраст: от 3 лет. Но теперь носом в воду не суётся. Потом прилетели две вороны. Прохожий думает: «Словлю его, принесу домой, посажу в клетку, пусть поёт».

Верно — очень красивые перья. Какой-то зверёк ходил по снегу. А на следующий день он и через забор перелетел. Никита даже в банку заглядывать перестал. Не шевелится, лягушечьим своим глазом поводит. И тоже спрашивают друг друга: — Чавычу видел?

Читал, читал — ничего не могу разобрать. Слез со стула и говорит: — Вот я тебе и помог.

Краткое содержание Никита и его друзья Чарушина - Ест сладкое и потихоньку всю тарелку вылижет языком - ну прямо как собачонка!

Чарушин Евгений Иванович Рассказы о животных Чарушин Е. И всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце — всё покрылось снегом. Девочке Кате захотелось по снежку погулять. Вот она вышла на крыльцо, хочет по ступенькам спуститься в сад и вдруг видит: на крыльце, в снегу, какие-то ямки. Какой-то зверёк ходил по снегу. И на ступеньках следы, и на крыльце следы, и в саду следы. Взяла Катя котлетку, положила ее на крыльцо и убежала. День прошёл, ночь прошла. Проснулась Катя — и скорее на крыльцо: смотреть, съел ли зверёк её котлетку. Смотрит — котлетка цела! Где её положила, тут она и лежит. А следов ещё больше стало. Значит, зверёк снова приходил. Тогда убрала Катя котлетку и положила вместо неё косточку. Утром опять бежит Катя на крыльцо. Смотрит — косточку зверёк тоже не трогал. Так что же это за зверёк такой? И косточек не ест. Тогда положила Катя вместо косточки красную морковку. Утром глядит — морковки нет! Зверёк приходил и всю морковку съел! Тогда Катин папа сделал западню. Опрокинул на крыльце ящик кверху дном, подпёр его лучинкой, а к лучинке привязал бечёвкой морковь. Если морковку дёрнуть — лучинка отскочит, ящик упадёт и накроет зверька. На следующий день и папа пошёл, и мама, и даже бабушка — все пошли смотреть, не попался ли зверь в западню. А Катя впереди всех. Есть в западне зверь! Прихлопнул кого-то ящик, упал с подставки! Заглянула Катя в щёлочку, видит — сидит там зверь. Белый-белый, пушистый-пушистый, глаза розовые, уши длинные, прижался в угол, морковку дожёвывает. Унесли его домой, на кухню. А потом сделали большую клетку. И он стал в ней жить. А Катя его кормила морковкой, сеном, овсом и сухарями. Медвежонок Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк. В зоопарке их всех посадили в одну клетку — бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом — кто побольше, кто поменьше. Самый маленький — самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит. А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят — мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки. Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему. Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие — два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше — никак. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит — вниз съезжает. Вцепился зубами в железный прут и висит — лапы отдыхают. Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом. Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит. Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать. Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят. Вдруг опять кто-то закричал. Орёт во всё горло, надрывается. А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле — у клетки метла стояла. Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила. Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает. Дали ему опять соску. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь — все в каше. Поели и снова давай играть. Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают. Медведь-рыбак В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему. Как побегут ручьи, как вскроются камчатские речки, прилетает из Индии красный воробей-чечевица и везде поёт свою песню чистым, флейтовым свистом: -Чавычу видел? А чавыча — это такая рыба лососёвой породы. И тут-то начинается самое интересное в камчатской весне. В это самое время вся рыба из океана заходит в речки, в ручьи, чтобы в самых истоках, в проточной пресной воде метать икру. Идёт рыба табунами, косяками, стаями; рыбы лезут, торопятся, толкаются, — видно, тяжело им: животы у них раздуты, полны икрой или молоками. Иногда они плывут так густо, что нижние по дну ползут, а верхних из воды выпирает. Ох, как много идёт рыбы! А говорят, в старину, когда на Камчатке было совсем мало людей, рыба шла ещё гуще. В старинных записях так и сказано, что весло в реках стояло и против течения шло «попом». И тоже спрашивают друг друга: — Чавычу видел? А она изредка проплывёт — эта чавыча — огромный, драгоценный лосось. Плывёт она по дну среди мелкой рыбы — горбуши. Будто свинья с поросятами по двору проходит. А через несколько дней вся эта рыба сваливается обратно, в солёную воду. Только уж не косяками, не табунами плывёт она, а вразброд, каждая по-своему. Кто — хвостом вперёд, а кого и по дну катит и выкатывает на берег, как гнилое полешко. Вся рыба еле живая, больная, «снулая». Выметала она икру и обессилела. И теперь уже по всей Камчатке другие рыбаки орудуют. Кто каркает, кто крякает, кто рычит, кто мяучит. Пойду-ка, думаю, в лес, отдохну, да и посмотрю лесных рыбаков. Как-то они с делом справляются. И ушёл далеко-далеко от селения. Берёзы распускают свои клейкие листья, стоят прозрачные, будто не деревья, а дымок зелёный. Среди них темнеют плотные ели и высокий можжевельник. Воздух чистый, лёгкий, еловой смолой пахнет, молодым листом, прелой землёй. И флейта поёт, и трель рассыпается, и чеканье, и посвисты. А тень ещё холодная. Я подошёл к берегу речки, притаился и сразу увидел рыбака. Рыба его в тридцать раз больше. Это голоногий куличишка рыбачит. Вокруг рыбы бегает, суетится, суетится, клюёт. А рыбу из воды на берег выкинуло — дохлая. Пищит кулик, ногами семенит. Потом прилетели две вороны. Спугнули кулика, а сами рыбу не трогают. Видно, уже поели досыта. Как сели на отмель, так и заснули. Сидят, носатые, глаза закрыли. Налетели чайки с криком, с гамом. Стали потрошить эту рыбину. Наглотались чайки рыбьего мяса и дальше отправились. А вороны всё спят, не шевелятся. Как удачно я выбрал место! Тут у речки крутая излучина, и всё, что поверху плывёт, вода выкидывает на берег. Пока я тут был, трёх рыб к берегу прибило течением. Гляжу — с того берега по камням спускается лиса. Шерсть клочьями на боках висит — сбрасывает зимнюю шубу Лиса Патрикеевна. Спустилась она к воде, воровато схватила ближнюю рыбу и спряталась с нею за камень. Потом опять показалась, облизывается. И вторую рыбу утащила. Вдруг лай, вой, визг поднялся: прибежали собаки деревенские да как бросятся с обрыва к воде, к лисице. Видно, учуяли её сверху. Лиса берегом, берегом наверх — и в лес. Ну и я ушёл. Кого мне тут ждать? Ни один зверь теперь не придёт сюда: собачьих следов испугается. Снова я пошёл по ручьям и по речкам. Видал, как другая лиса рыбу ела — смаковала. Ещё крохаля видал большого — с гуся. Он спал среди объедков. До отвалу наглотался рыбы. А потом я прилёг и заснул незаметно. Долго ли спал — не знаю. Только вижу сон: будто делаю я какую-то замечательную вещь, не то самолёт, не то молотилку, а может, и башню какую. По порядку видится сон: сначала работал я, потом устал и тоже лёг спать. Лёг и громко-громко захрапел. И потом во сне соображаю: «Да как же это так? Ведь я никогда не храплю. И тут у меня всё как-то спуталось. Уж я наполовину проснулся, а сон продолжаю видеть, что будто лежу и храплю. Знаю, что это неправда. Рассердился, проснулся, открыл глаза. Да нет, это не я храплю... И на храп совсем не похоже. Это кто-то рычит неподалёку, фыркает, плещется. Смотрю — в речке медведь сидит. Здоровенный медведь — старик-камчадал. Вот тебе и сон с храпом! А ружья у меня нет. Начал я осторожно-осторожно отползать от речки... И вдруг задел за какой-то камень. Камень этот покатился и в воду — плюх! Я так и замер. Лежу не дышу и глаза закрыл. Сейчас задерёт меня медведь. Вот выберется на берег, увидит — и конец. Долго я лежал, пошелохнуться боялся. Потом слышу: будто всё ладно. Медведь порявкивает на старом месте, ворчит. Неужели он не слышал, как камень плюхнулся в воду? Глухой он, что ли? Я осмелел и выглянул из-за кустов. А потом присмотрелся немного и совсем страх забыл. Этот медведь тоже рыбу ловил. И до чего чудно! Сидит Михайло Иванович по горло в воде, только голова сухая из воды торчит, как пень. Башка у него громадная, мохнатая, с мокрой бородой. Он её то на один бок наклонит, то на другой: рыбу высматривает. А вода совсем прозрачная, мне медведя всего видно, как он там орудует лапами, и туловище медвежье вижу. К туловищу шерсть прилипла, и тело у медведя кажется не по голове. Головастый он такой получается. И вдруг что-то лапами стал в воде хватать. Вижу — достаёт рыбу-горбушу. Прикусил он горбушу и... Зачем это он, я думаю, на рыбу-то сел? Сел и сидит в воде на рыбе. Да ещё и проверяет лапами: тут ли, под ним ли? Вот плывёт мимо вторая рыба, и её медведь поймал. Прикусил и тоже на неё садится. А когда садился, так, конечно, привстал. И первую рыбу течением из-под него утащило. Мне-то сверху всё видно, как эта горбуша покатилась по дну. А медведь как рявкнет! Непонятно ему, бедняге, что такое с его запасом делается, куда он девается. Посидит, посидит, да и пощупает лапой под собой: тут ли рыба, не убежала ли? А как схватит новую, опять я вижу: старая выкатилась из-под него и ищи-свищи! Ведь на самом деле обида какая: теряется рыба, и всё тут! Долго-долго сидел он на рыбе, ворчал, даже пропустил две рыбины, не решился ловить; я видел, как они проплыли мимо. Потом опять — р-раз! И опять всё по-старому: нет прежней рыбы. Я лежу на берегу, хочется мне посмеяться, а смеяться нельзя. Тут тебя медведь со злости съест вместе с пуговицами. Громадную сонную чавычу натащило на медведя. Сгрёб он её, кладёт под себя... Ну, конечно, под ним пусто. Тут медведь так обиделся, что и чавычу забыл, заревел во всю мочь, прямо как паровоз. Поднялся на дыбы, лапами бьёт по воде, воду сбивает в пену. Ну уж тут и я не вытерпел. Услыхал меня медведь, увидал. Стоит в воде, как человек, на двух лапах, и на меня смотрит. А мне до того смешно, что я уж ничего не боюсь — хохочу-заливаюсь, руками машу: уходи, мол, дурак, мочи больше нет! И на моё счастье, верно, так и вышло. Рявкнул медведь, вылез из воды, отряхнулся и ушёл в лес. А чавычу опять потащило течение. Пунька и птицы Кошки — они охотники. Они любят словить пичужку. Наш Пуня тоже не прочь поохотиться, но только не дома. Дома он никого не трогает. Принесли мне как-то в маленькой клетке несколько певчих птиц. «Куда, — думаю, — мне их деть, чего с ними делать? » Выпустить на волю — на дворе вьюжно-морозно. В клетке — тоже не годится. Поставил я в уголке ёлку. Закрыл мебель бумажками, чтобы не пачкали, и... Только не мешайте мне работать. Щеглы, канарейки вылетели из клетки — и к ёлке. Копошатся в ёлке, поют! Пришёл Пунька, глядит — интересуется. «Ну, — думаю, — сейчас надо Пуньку ловить да из комнаты выкинуть». А Пуньке только ёлка понравилась. Он её понюхал, на птиц и внимания не обратил. Не подскакивают близко к Пуньке. А тому безразлично, есть тут птицы или нет их. Он лёг и спит около ёлки. Но Пуньку я всё-таки прогнал. Хоть и не смотрит на птиц, а вдруг невзначай и словит. Птицы начали вить гнёзда: ищут пушинки разные, нитки из тряпок выдёргивают. Пунька к ним ходит. Щеглы, канарейки его не боятся: чего его бояться, если он их не ловит. И так расхрабрились пичужки, что начали у Пуньки теребить шерсть. А птицы из него шерсть дёргают. Страшный рассказ Мальчики Шура и Петя остались одни. Они жили на даче — у самого леса, в маленьком домике. В этот вечер папа и мама у них ушли к соседям в гости. Когда стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои постельки. Ни папы, ни мамы нет. И в темноте по стене кто-то, ползает — шуршит; может быть — таракан, а может быть — кто другой!... Шура и говорит со своей кровати: — Мне совсем и не страшно. И только Шура хотел сказать, что он и крокодилов не боится, как вдруг они слышат — за дверью, в сенях, кто-то негромко топает ногами по полу: топ.... Как бросится Петя к Шуре на кровать! Они закрылись с головой одеялом, прижались друг к другу. Лежат тихо-тихо, чтобы их никто не услышал. А через одеяло всё равно слышно, как кто-то за дверью ходит и ещё пыхтит вдобавок. Но тут пришли папа с мамой. Они открыли крыльцо, вошли в дом, зажгли свет. Петя и Шура им всё рассказали. Тут мама с папой зажгли ещё одну лампу и стали смотреть по всем комнатам, во всех углах. Вдруг в сенях вдоль стены кто-то как пробежит в угол... Пробежал и свернулся в углу шариком. Смотрят — да это ёжик! Он, верно, из леса забрался в дом. Хотели его взять в руки, а он дёргается и колет колючками. Тогда закатали его в шапку и унесли в чулан. Дали молока в блюдце и кусок мяса. А потом все заснули. Этот ёжик так и жил с ребятами на даче всё лето. Он и потом пыхтел и топал ногами по ночам, но никто уже его не боялся. Удивительный почтальон Мальчик Вася со своим папой поехал на дачу. А Васина мама осталась в городе: ей надо было ещё чего-то купить. Мама хотела приехать с покупками вечером. Вася сидит в вагоне на скамейке рядом со своим папой и глядит в окно. А в окне бегут деревья, и заборы, и разные дома. Напротив Васи на скамеечке тоже сидит мальчик, с часами на левой руке. Он везёт какую-то корзинку. Этот мальчик уже большой; ему, наверно, лет пятнадцать. Как поезд подъедет к станции, мальчик посмотрит на свои часы, запишет что-то карандашом в записной книжке, наклонится над своей корзиной, что-то вытащит из неё и выбежит из вагона. А потом снова придёт и сидит, в окно поглядывает. Вася сидел-сидел, смотрел-смотрел на мальчика с корзиной, да вдруг как заплачет во весь голос! Он вспомнил, что свой велосипед дома забыл. Я сам люблю ездить на велосипеде. Только он настоящий, двухколёсный. У вас есть дома телефон? Потом вложил это письмо в какую-то блестящую маленькую трубочку, открыл свою корзинку. А там, в корзине, сидит голубь — длинноносый, сизый. Вытащил мальчик голубя и привязал к его ноге трубочку с письмом. И только поезд остановился на станции, мальчик посмотрел на часы, отметил время в своей записной книжке и выпустил голубя в окно. Голубь как взлетит прямо вверх — только его и видели! Голубь полетит прямо в город, на свою голубятню. А там уж его ждут. А на этом, последнем, увидят трубочку, прочтут письмо и позвонят к вам на квартиру. Только бы его по пути ястреб не поймал. И верно: Вася приехал на дачу, ждет-пождет маму — и вечером мама приехала с велосипедом. Значит, не словил голубя ястреб. Кот Епифан Хорошо и привольно на Волге-реке! Другой берег еле видно! Блестит эта живая, текучая вода. И все небо в эту воду смотрится: и облака, и голубая лазурь, и кулички, что, пересвистываясь, перелетают кучкой с песка на песок, и стаи гусей и уток, и самолет, на котором человек куда-то летит по своим делам, и белые пароходы с черным дымом, и баржи, и берега, и радуга на небе. Посмотришь на это текучее море, посмотришь на облака ходячие, и кажется тебе, что и берега тоже куда-то идут — тоже ходят и двигаются, как и все кругом. Вот там, на Волге, в землянке, на самом волжском берегу — в крутом обрыве, живет сторож-бакенщик. Посмотришь с реки — увидишь только окно да дверь. Посмотришь с берега — одна железная труба торчит из травы. Весь дом у него в земле, как звериная нора. По Волге день и ночь плывут пароходы. Пыхтят буксиры, дымят, тянут на канатах за собой баржи-беляны, везут разные грузы или тащат длинные плоты. Медленно поднимаются они против течения, шлепают по воде колесами. Вот идет такой пароход, везет яблоки — и запахнет сладким яблоком на всю Волгу. Или рыбой запахнет, значит, везут воблу из Астрахани. Бегут почтово-пассажирские пароходы, одноэтажные и двухэтажные. Эти плывут сами по себе. Но быстрее всех проходят двухэтажные скорые пароходы с голубой лентой на трубе. Они останавливаются только у больших пристаней, и после них высокие волны расходятся по воде, раскатываются по песку. Старый бакенщик около мелей и перекатов расставляет по реке красные и белые бакены. Это такие плавучие плетеные корзины с фонарем наверху. Бакены показывают верную дорогу. Ночью старик ездит на лодке, зажигает на бакенах фонари, а утром тушит. А в другое время старик бакенщик рыбачит. Однажды старик рыбачил весь день. Наловил себе рыбы на уху: лещей, да подлещиков, да ершей. Открыл он дверь в землянку и смотрит: вот так штука! К нему, оказывается, гость пришёл! На столе рядом с горшком картофеля сидит весь белый-белый пушистый кот. Гость увидал хозяина, выгнул спину и стал тереться боком о горшок. Весь свой белый бок испачкал в саже. А кот мурлычет и глаза щурит и еще больше себе бок пачкает, натирает сажей. И глаза у него разные. Один глаз совсем голубой, а другой совсем желтый. Кот схватил в когти рыбку, поурчал немного и съел ее. Съел и облизывается, — видно, еще хочет. И кот съел еще четыре рыбки. А потом прыгнул на сенник к старику и задремал. Развалился на сеннике, мурлычет, то одну лапу вытянет, то другую, то на одной лапе выпустит когти, то на другой. И так ему, видно, тут понравилось, что он остался совсем жить у старика. А старик бакенщик и рад. Так и стали они жить. Бакенщику не с кем было раньше поговорить, а теперь он стал разговаривать с котом, назвал его Епифаном. Не с кем было раньше рыбу ловить, а теперь кот стал с ним на лодке ездить. Сидит в лодке на корме и будто правит. Вечером старик говорит: — Ну, как, Епифанушка, не пора ли нам бакены зажигать, — ведь, пожалуй, скоро темно будет? Не зажжем бакены — сядут наши пароходы на мель. А кот будто и знает, что такое бакены зажигать. Ни слова не говоря, идет он к реке, залезает в лодку и ждет старика, когда тот придет с веслами да с керосином для фонарей. Съездят они, зажгут фонари на бакенах — и обратно. И рыбачат они вместе. Удит старик рыбу, а Епифан сидит рядом. Поймалась маленькая рыбка — ее коту. Поймалась большая — старику на уху. Так уж и повелось. Вместе служат, вместе и рыбачат. Вот однажды сидел бакенщик со своим котом Епифаном на берегу и удил рыбу. И вот сильно клюнула какая-то рыба. Выдернул ее старик из воды, смотрит: да это жадный ершишка заглотил червяка. Ростом с мизинец, а дергает, как большая щука. Старик снял его с крючка и протянул коту. А Епифаши-то и нет. Что такое, куда девался? Потом видит старик, что его кот ушел далеко-далеко по берегу, белеется на плотах. Смотрит, а его кот Епифан сам рыбу ловит. Лежит пластом на бревне, опустил лапу в воду, не шевелится, даже не моргает. А когда рыбешки выплыли стайкой из-под бревна, он — раз! Очень удивился старик бакенщик. А ну, поймай-ка мне, — говорит, — стерлядку на уху, да пожирнее. А кот на него и не глядит. Рыбу съел, перешел на другое место, снова лег с бревна рыбу удить. С тех пор так они и ловят рыбу: врозь — и каждый по-своему. Рыбак снастями да удочкой с крючком, а кот Епифан лапой с когтями. А бакены вместе зажигают.